– Простите, вы, кажется, ошиблись, – произнес Леонард, когда она подошла к нему в условленном месте, у Исторического музея.

Вокруг было полно туристов и прогуливающихся москвичей, звучал разноязыкий говор, щелкали фотоаппараты. В Москве стояло лето – солнце в зените, на небе ни облачка, от брусчатки шел жар.

– Пилигрим? – прошептала дама одними губами.

Она сняла большие черные очки, закрывающие пол-лица, и Войтовский обомлел.

– Придите в себя, – грубовато сказала она. – На нас смотрят.

Он был шокирован и... заинтригован. Склонился в полупоклоне.

– Герцогиня?

Дама с облегчением вздохнула:

– Ну, наконец-то.

Так они познакомились. Войтовский был в смятении, он сразу почувствовал нарастающее желание, как только женщина сняла очки. Можно подумать, она разделась перед ним, оказалась в одном бикини! Что-то исходило от нее... даже не эротическое, а... как бы это правильно выразить... затаенно-сексуальное, замешанное на тяжелом, тлеющем темпераменте и необычной, откровенно вызывающей внешности. Она была похожа на... впрочем, Леонард не ожидал увидеть того, что предстало перед ним в ее облике.

– О-о! – вырвалось из его губ.

Сколько он ни подбирал подходящих слов, таковых не нашлось ни в одном языке, на которых он говорил.

Они по молчаливому соглашению в шутку продолжали называть друг друга Герцогиня и Пилигрим – для обоих за этими условными именами скрывалось что-то свое, глубоко запрятанное, придавая общению некий привкус тайны, полунамек на истинное положение вещей. Они играли, балансируя на невероятно тонкой грани между ложью и опасной правдой, между забытым прошлым и призрачным настоящим.

С женщиной постоянно происходили метаморфозы, которые держали Леонарда в напряжении. Она будто служила проводником, по которому шел мощный электрический ток, питавший его. Она менялась, как меняется погода в тропиках: ее чувства обрушивались грозой и ливнем, за которыми внезапно наступал полный штиль. Однако безмятежность сия была обманчива, полная мощных разрядов, она грозила в любой момент вызвать новую бурю, новое неистовство.

– Мне не терпится, – говорил он. – Я должен увидеть это.

– Не сейчас, – уклончиво отвечала она. – Слишком опасно.

– Кто-то еще знает?

– Мы можем навести на след.

Они стали любовниками через два месяца после первой встречи. Их знакомство долго было виртуальным и распалило воображение, жажду обладания друг другом, подстегиваемую жгучим ожиданием чуда, страшного и захватывающего приключения. Их интимная связь была странной... незавершенной, сдерживаемой... словно они боялись дать ей волю. Словно они понимали всю неосуществимость любви полной, безусловной и безраздельной.

– Я ощущаю себя как Синдбад-мореход, сошедший с корабля на зачарованный остров, – признавался господин Войтовский.

– Да, Леонард...

– Ты существуешь наяву или только в моих снах?

Она смеялась, выскальзывала из его объятий и отворачивалась, уходила в себя.

Ева стояла перед зеркалом уже одетая, когда зазвонил телефон.

– Славка! – крикнула она. – Возьми трубку, я опаздываю на занятия.

Она все еще давала уроки иностранного языка. Один-два клиента, желающие научиться говорить и читать по-испански, развлекали Еву, не давали потерять форму, попутно пополняя ее бюджет.

Сыщик сидел за кухонным столом в мрачных раздумьях. Поиски Марины Комлевой зашли в тупик – в принципе, нормальный ход событий. Он же сам отвергал легкие дела, где было заранее понятно, что к чему. Ему подавай интригу! Сложную загадку для недюжинного интеллекта! А кто ищет, тот, как поется в известной песенке, всегда найдет.

– Ты слышишь? – крикнула из прихожей Ева. – Телефон звонит!

Он нехотя поднялся, стряхнул оцепенение.

– Всеслав, это вы? – взволнованно спросил мужской голос.

– Стас? Что-то случилось?

Господин Киселев со свистом вдохнул в себя воздух.

– Ужас... кошмар! – выдохнул он. – Мы должны немедленно встретиться. Немедленно! Куда мне ехать?

– Погодите...

– Нет! – взвизгнул молодой человек. – Я не могу ждать! Это невозможно. Я вам звоню из машины.

– Где вы сейчас? – сдался Смирнов.

– На Шаболовской... я плохо соображаю. Веронику убили! Понимаете, что это значит? Следующий – я!

– Ка-ак? – опешил сыщик. – Не паникуйте, говорите спокойно. Кого убили?

– Вы что, оглохли? Грушину! Веронику! Ве-ро-ни-ку! Зарезали...

– Ева! – крикнул Всеслав, надеясь остановить ее. Но в ответ раздался хлопок двери. – Черт! Не успел. Это я не вам...

– Я... не знаю, куда мне бежать! – завопил Стас. – Сделайте же что-нибудь!

– Хорошо. Успокойтесь, остановите машину и посмотрите вокруг. Что вы видите?

В трубке раздавался шум, прерывистое дыхание.

– Светофор... – хрипло произнес Киселев.

– Отлично. Сверните с дороги в какой-нибудь переулок и ждите меня. Алло!

– Да... я понял.

Через минуту Киселев доложил, где он находится.

– Я выезжаю, – сказал сыщик. – Если не попаду в пробку...

– Лучше на метро, – умоляюще прошептал молодой человек. – Я просто... умираю от страха. Мне даже не стыдно признаваться в этом.

– Ладно.

Смирнов в мгновение ока оделся и выскочил из квартиры. Белое небо сливалось со снегом, которым замело город. В холодном воздухе клубились облака пара. По пути к метро сыщик позвонил Еве.

– Когда ты освободишься?

– Часа в три. Потом перекушу в кафе и поеду на «Щелковскую», надо расспросить, кто арендовал помещение. Это тепличное хозяйство не дает мне покоя, – сказала она.

– Будь осторожнее.

Он не стал сообщать Еве о смерти Вероники. Сначала следует самому выяснить, что произошло. Может быть, Киселев поднял ложную тревогу?

Но Киселев ничего не придумал. Он сидел в машине ни жив ни мертв – бледный, с трясущимися руками.

– Не знал, что у вас есть автомобиль, – улыбнулся Всеслав, наклоняясь к приоткрытому окошку.

Молодой человек вздрогнул, повернулся.

– Это папин. У вас есть сигареты? Дайте...

Смирнов сел на переднее сиденье, они закурили. Стас рассказал, как он узнал о смерти Вероники.

– Я ей вчера вечером звонил – поболтали о том о сем. Чувствую, Вероника никакая: вялая, безучастная, отвечает только из вежливости. А сегодня рано утром отец собрался уезжать на соревнования по плаванию, в Венгрию... там у них какой-то турнир, – и попросил проводить его. Это у нас вроде доброй приметы: если я везу отца в аэропорт, его пловцы обязательно вернутся с наградами. Я в банке заранее предупредил, что приду позже, и мы поехали.

– Когда отца нет в Москве, машиной пользуетесь вы?

– Да, – кивнул Киселев. – По доверенности. Я его в аэропорт доставил, попрощались... еду на работу, а Вероника из головы не выходит. Как она там? – думаю. Решил позвонить: набираю ее номер... длинные гудки. И так раз за разом. У меня, честно, сердце екнуло. Не дай бог, случилось что-нибудь! Мысли плохие забегали, все из рук валится. И понимаю, что она могла выйти в магазин, например, или прогуляться... а тревога не унимается. Едва дотерпел до одиннадцати, плюнул на все, оставил дела – меня будто магнитом потянуло туда, к ее общежитию. Забежал по дороге в аптеку, купил успокоительного, потом в супермаркет, за продуктами, – и к ней. Приехал часам к двенадцати, а там уже... милиция, «Скорая»... в общем, у меня волосы на голове зашевелились. Я сразу догадался: что-то с Вероникой. Увидел ее соседку... она бросилась ко мне, рыдает, трясется вся... «Веронику убили!» – бормочет.

Стас замолчал, сделал несколько глубоких затяжек – дым сизоватым облачком потянулся в приоткрытое окно.

– Кто вызвал милицию? – спросил сыщик.

– Соседка и вызвала. Она иногда заходила, хлеб приносила, молоко. Знаете, Марина и Вероника были очень друг к другу привязаны, больше, чем родные сестры. Они выросли в детском доме, а там люди умеют ценить родство – кровное или душевное, – потому что жизнь их лишила этого с самого детства. Когда Марина однажды не вернулась домой, Вероника восприняла ее исчезновение как глубокую личную трагедию, которая повергла ее в депрессию. К горю прибавился страх, ужасная смесь. Вероника затворилась в комнате, никого не хотела видеть... Нам с вами не понять.