– А как сложилась судьба золотошвейки? – решил уточнить Всеслав.

Федотья пожала плечами, плотнее закуталась в платок.

– Ну, как? Покручинилась, поплакала, да и вышла замуж, наверное. Подыскали ей жениха и выдали. Тогда ведь дети отцу с матерью не перечили, не то что сейчас. Наши пару себе сами выбирают, женятся по любви! Куда только потом эта любовь-то их девается? Если бы мы с Ваней Настюшке мужа выбирали, уж за Кольку нипочем бы не отдали.

Она горестно вздохнула, нахмурилась. Судьба дочери беспокоила ее куда больше, чем забытая история золотошвейки.

Сыщик придвинул к себе лоскут с невзрачным рисунком.

– Чего ж он такой... простой? И основа на шелк совсем не похожа.

– Да, странно, – согласилась Хлебина. – Видимо, смысл вышивки не в красоте природы, а в содержании: она рассказывает, а не показывает. Напоминает! А что основа не шелковая? Так ведь шелк разлезся, истлел от времени. Мать новую вышивку сделала, – копию старой, – и берегла ее как зеницу ока. Вы копию в руках держите. Она ее мне показывала, девчонкам... Яне и Насте, другим тоже.

– Разрешите, я возьму это с собой? – неожиданно спросил Всеслав. – Хромов, муж Яны, будет рад.

Просьба прозвучала неубедительно, но Федотья Хлебина не заподозрила притворства.

– Берите. Чего уж там? У меня от матери много всего осталось, не обеднею.

– Спасибо.

Сыщик аккуратно свернул вышивку и спрятал ее во внутренний карман куртки. Ему вдруг захотелось пойти и посмотреть на знаменитое дерево. Федотья удивилась.

– Любопытный вы человек. Зима ведь, обрыв снегом замело, скользко там! Летом приезжайте. Эка невидаль, Кудеярово дерево!

– Нет, вы мне подскажите, как до него добраться. Хоть издали погляжу.

– Тогда вам в Рыбное ехать надо, там у любого спросите, каждый мальчишка дорогу покажет.

Федотья надела овчинный тулупчик, валенки, вышла проводить гостя до калитки. Пес гремел цепью, надрывно лаял. Темное небо, полное снежных туч, нависло над голым, белым от инея садом, над черными верхушками елей у катка. Оттуда перестали доноситься звуки духового оркестра.

– Погода портится, – сказала женщина. – Метель будет.

Сыщик посмотрел на часы – до темноты он должен успеть в Рыбное. Не тащиться же сюда второй раз? Зачем ему старое дерево на обрывистом берегу Волги, он не знал, но привык доверять своему чутью. Следует прислушиваться к себе, – сказала бы Ева. В данном случае Смирнов был с ней согласен.

– Эй! – крикнула ему вдогонку Хлебина. – А наследство? Вы же хотели...

Порыв ветра унес ее слова в противоположную сторону.

Всеслав, не оглядываясь, махнул рукой, мол, все и так ясно.

Через полчаса сыщик сидел в автобусе, который вез нескольких пассажиров в Рыбное. Шел снег. За окнами автобуса пробегали в молочно-серой мути одноэтажные дома, сады, потянулось редколесье.

– В гости к кому-нибудь едете или так... отдохнуть от суеты? – покосился на Смирнова попутчик – маленький мужичок, обросший недельной седой щетиной, в потертой куртке и брюках, заправленных в сапоги.

По дороге этот сморщенный, до черноты пропитанный самосадом деревенский житель объяснил Смирнову, как пройти к Кудеярову дереву. Мужичок оказался бывшим работником сельского клуба, он обрадовался, что есть с кем поговорить, и охотно травил местные байки про чудо-ясень.

– Сказывают, будто первое дерево на том месте посадил сам царевич-невидимка. От обиды великой на своего брата взял он себе имя – Кудеяр, подался в разбойники и привел на Москву крымского хана.

– Царевич-невидимка? – удивился Всеслав. – Не слышал о таком.

– Как же? Об нем потому никто и не знает, что невидимка! Мне один ученый человек про то поведал, из столицы. Будто бы у Ивана Грозного был брат, который восстал из мертвых и заявил свои права на царство, и что тот брат преследовал государя Ивана Васильевича как самый ужасный кошмар! Пошла среди народа молва, что прятался невидимка в заброшенных каменоломнях. Ученый нарочно приезжал на то место, дерево разглядывал, по кручам лазал.

– Как звали ученого, не помните?

Мужичок почесал седой затылок, кашлянул.

– Точно не скажу... склероз у меня начал развиваться: шум в голове появился, память ухудшилась. Беда!

– Существует поверье, будто давным-давно под тем деревом молодая крестьянка-золотошвейка подобрала умирающего поляка, – запустил пробный шар Смирнов. – Вам что-то о них известно?

Бывший клубный работник уставился на сыщика, как на диво дивное, помолчал, поскреб колючий подбородок.

– Нет... ничего. Золотошвейка? Нет. В Старице вроде были мастерские по золотому шитью, славились, да пришли в упадок. Боярыню, которая ими руководила, то ли сослали, то ли казнили... я читал, но забыл.

И он пустился в долгое, подробное описание своей болезни. Смирнова спасло прибытие в деревеньку Рыбное. Автобус остановился возле двух старых берез, выпустил в снеговую муть притомившихся, разомлевших в тепле пассажиров. Ветер продувал насквозь, бросал в лицо пригоршни снежных хлопьев.

– Во-о-он туда иди, мил человек, – показал крючковатым пальцем мужичок, весь съежился от стужи, натянул поглубже шапку-ушанку, спрятал руки в толстые вязаные варежки и зашагал прочь.

Зимняя погода оказалась обманчива – еще утром ничто не предвещало снегопада и вьюги, а к обеду стали собираться тучи, заволокли небо до самого горизонта, улеглись тяжелыми, низкими пластами; в воздухе потемнело, закружились первые крупные снежинки, и пошло... пошло задувать, взметать, лететь густо, плотно, слепить глаза, засыпать все и всюду рыхлым белым снегом.

– Автобусы здесь часто ходят? – спросил сыщик у спрыгнувшего с подножки водителя.

– Следующий по пятам едет, – сказал шофер и посмотрел на часы. – Я колесо менял, позже выехал, выбился из графика. Так что скоро второй автобус подоспеет. А потом не знаю! Вишь, как завьюжило?

– Когда обратный рейс?

– Сейчас передохну чуток, чаю попью, и обратно в Старицу. Второй рейс через час после меня будет. А может, и раньше, из-за снега. Метет, скаженный! Ни зги не видно, и дорогу занесет, как пить дать. Если тебе в город надо, лучше здесь не задерживаться.

– Ладно, спасибо.

Смирнов недолго колебался. Поворачивать обратно, находясь почти у цели, было не в его правилах. И он решительно направился в сторону, указанную словоохотливым попутчиком. В конце концов, не такой уж сильный снегопад, чтобы занести Кудеяров ясень до самой верхушки! Значит, найти дерево будет возможно, побродить вокруг, проникнуться духом легендарного места, поискать заброшенное разбойничье логово. Летом, разумеется, было бы удобнее и легче, но... в данном случае выбирать не приходится. Авось что-то удастся увидеть, понять.

В глубине души зрело беспокойство. «Не зря ли трачу усилия, время? – думал сыщик. – Чему поможет пустое созерцание дерева? Скорее всего, история его выдумана жителями деревни – люди склонны приукрашивать будничное существование, спасаться от скуки разными сказками. Потому так и богат ими фольклор любого народа, любой нации. Хочется верить в чудо – в торжество добра над злом, в победу ангелов над демонами, в бессмертие, в вечную любовь. Тоска по красоте и нетленным чувствам неистребимо присутствует в человеке, ничем ее не вытравишь – ни страданиями, ни болью, ни жестокостью, ни забвением. Если жизнь слишком ужасна, пуста или монотонна, люди создают в своем воображении волшебный мир и переселяются туда... кто на день, кто на час, а кто на одно короткое мгновение. Но счастье не измеряется временем!»

Несмотря на снег и ветер, Всеслав упорно шагал вперед. Позади остались последние, покрытые белым ковром деревенские угодья, длинные заброшенные сараи – с дороги пришлось свернуть на протоптанную в глубоком снегу тропинку. Вокруг мело, на расстоянии нескольких метров было уже трудно различить, что впереди: куст, дерево или человек. Чем дальше сыщик уходил от деревни, тем плотнее становилась снеговая завеса, словно он пробирался не к обрывистому речному берегу, а двигался в безграничной, сплошной белесой мути в никуда, в безвременье...