У Войтовского вспотели руки, сердце пустилось в галоп.

– Разве мы не можем поговорить по телефону? – он кашлянул, прочищая пересохшее горло. – Вы же...

– Простите, но о таких вещах следует говорить только с глазу на глаз. Ваш дальний предок... тоже Войтовский, кажется, не успел выполнить важное поручение? Он погиб неподалеку от Старицы, умер от ран... но не сразу. Перед смертью он успел... впрочем, раз вы перестали этим интересоваться...

– Нет! Подождите! – вырвалось у Леонарда. – Вы меня неправильно поняли. Я... очень заинтересован в судьбе моего родственника. Собственно, я только из-за этого и торчу здесь! Я... не кладите трубку! Я растерян... ваше письмо пришло так неожиданно...

– Мы теряем время, – перебил его автор послания. – Это не входит в мои планы. Есть и другие желающие...

– Ради бога! Не торопитесь. Я... сейчас все обдумаю и...

– О чем тут думать? Или вы через сорок минут приходите к метро «Арбатская», или...

– Я согласен! – торопливо воскликнул Войтовский. – Ждите. Я буду... в длинном черном пальто. Вы узнаете!

«Не тот ли он человек, который приходил к Вере Петровне за письмом?» – подумал на другом конце связи сыщик. И сказал:

– Он открылся!

– Кто? Что вы имеете в виду? Открылся? Вы о чем?

«Отлично притворяется, – снова подумал сыщик. – Или действительно не понял?»

Странный у них получился разговор – отрывистый, нервный, состоящий из полунамеков и обрывков фраз.

Ровно через тридцать восемь минут Смирнов был у места встречи, он сразу узнал господина Войтовского: крепкого, ладно сложенного, без головного убора, одетого в стильное черное пальто нараспашку и шарф горчичного цвета. Тот стоял у входа в метро, на свету, напряженный, как струна, но, несмотря на серьезность момента, осанистый, исполненный того неистребимого достоинства, которое дается только породой.

– Это я вам писал, – вырос у него за спиной сыщик. Он решил идти ва-банк, а там как сложится.

Войтовский вздрогнул, резко обернулся.

– С кем имею честь?

– Неважно. Главное, я знаю, о чем сказал перед смертью посланник братства, – прошептал Смирнов, приблизившись к мужчине в черном пальто вплотную и беря его под руку. – Вы ведь мечтаете обладать тем, что принадлежало фараону?

Войтовский был парализован услышанным. Его вожделенная, казавшаяся недосягаемой цель совсем рядом... она сама идет к нему в руки. Как странно, что он ожидал получить желаемое другим путем. Выходит, Герцогиня лгала ему? Или на него каким-то образом вышел владелец, у которого она была посредником? Он так и не привык ни к ее выходкам, ни к ее настоящему имени.

– Вещь у вас? – дрогнувшим голосом спросил Войтовский. Он старался сохранять спокойствие, но принужденная мимика и лихорадочно горящие глаза выдавали его тревогу и страх. – Вы говорили о...

– Да-да, – кивнул сыщик. – Я знаю, где печать.

Если он и блефовал, то во благо клиента.

В душе Леонарда Казимировича бушевал вулкан, но магическое притяжение реликвии уже лишило его ум и волю способности к сопротивлению. Он стал «рабом лампы», как небезызвестный джинн из сказки про Аладдина.

– Почему вы действовали через посредника? – не думая, что делает, выпалил Войтовский. – А теперь явились сами?

«Спасибо за подсказку, – мысленно поблагодарил его Смирнов. – Если я сейчас попаду в масть, все встанет на свои места». И сказал вслух:

– Посредник тянет время, он нас обоих водит за нос.

– Он? – не сумел скрыть удивления Леонард.

– Сейчас я вам кое-что покажу, – вместо ответа сыщик достал из кармана несколько фотографий, сложил их веером и протянул Войтовскому. – Узнаете кого-нибудь?

Тот жадно впился взглядом в блеклые, неудачные снимки.

– Кажется... да, – он указал на одну из фотографий. – Вот это лицо... или... нет! Вот это. Я затрудняюсь... у снимков ужасное качество. А в чем, собственно, дело?

– Не спешите. Присмотритесь как следует, – проникновенно попросил Смирнов. – Возможно, вас хотят обмануть. Кого из них зовут Марина?

Войтовский отшатнулся и побледнел, словно его ударили. Он молчал, а Всеслав мысленно поторапливал господина в черном пальто. Ну же, давай! Решайся!

Времени было в обрез – разговаривая здесь, у метро, с Войтовским, сыщик не знал, что там со Стасом. Он еще не звонил ему, надеялся на осторожность, лисью хитрость убийцы: тот спешить не станет. Ему следовало сначала как минимум проверить почту... затем осмыслить содержание письма, проследить за домом, где проживает Киселев, – толком же неизвестно, где тот находится. Вдруг Стас нашел укромное местечко и затаился? В любом случае квартиру проверить надо. «Я бы обязательно так сделал, – думал Смирнов. – Убийца не дурак, да и слишком много поставлено на карту».

– Вот! – выбрал наконец один из снимков Леонард Казимирович. – Марина...

– Комлева?

Войтовский кивнул, сглотнул комок в горле. Этот человек говорит о печати Тутмоса и знает Марину. Кем бы он ни был, его стоит выслушать.

Зимой смеркается рано.

Пока сыщик добрался из центра до улицы, на которой жили Киселевы, ясный день сменили синие сумерки и Москва погрузилась в зарево огней. Ближе к вечеру мороз усилился, легкая мерцающая дымка легла между высотных домов и пустеющих бульваров. Разноцветные сполохи дрожали на снегу, на белых деревьях. С ледяного неба неподвижно смотрели звезды.

В квартире Киселевых царили тревога и недовольство. Шторы были плотно задернуты, свет горел только в одной комнате. У Стаса разболелась рана, мысли приходили самые мрачные, голова казалась тяжелой, руки и ноги ватными. Мать увезли в больницу, в гостиной в полной темноте и тишине сидели двое мужчин. Ожидание чего-то страшного, о чем Стасу не говорили, становилось невыносимым.

Господин Киселев не понимал, что происходит. Вдруг явился сыщик, организовал матери «сердечный приступ», вызов «Скорой помощи» и небольшую группу зевак у подъезда.

– Что за дурацкий спектакль? – возмутился Стас, когда Смирнов предложил матери отправиться в магазин за хлебом, по дороге изображать дурноту, у прилавка громко жаловаться на плохое самочувствие, прижимать руку к области сердца и на обратном пути, не доходя буквально двух шагов до парадного, свалиться в беспамятстве на посыпанные песком и солью ступеньки. – Вы полагаете, в ее возрасте это просто сделать? А если она ногу или руку сломает? Во имя чего устраивать этот цирк?

– Надо провести следственный эксперимент, – уклончиво объяснил тот. – Проверить одно предположение.

Он много говорил, нарочно сыпал специальными терминами и совсем сбил Киселевых с толку.

– В чем смысл вашего... эксперимента? – волнуясь, спрашивал Стас.

– Я пока ни в чем не уверен, – бормотал Смирнов. – Ничего определенного сказать не могу.

В его словах была часть правды. «Эксперимент» имел столько же шансов с треском провалиться, сколько и привести к намеченному результату. В конце концов Киселевых удалось уговорить.

Стас хотя и недоумевал, но смирился; мама героически исполнила свою роль. Она прониклась важностью момента и тем, что ее выбрали ключевым персонажем, старательно «сыграла» дурноту – ее изможденное лицо и жалобы выглядели естественно, ей почти не приходилось притворяться: страх за сына и переживания последних дней основательно вымотали ее. На ступеньках у подъезда женщина сделала вид, будто ей совсем худо и хочется присесть... Мягко опустилась, начала клониться набок и повалилась, закрыв глаза и ощущая щекой мерзлую шершавость снега с песком.

Из подъезда «невзначай» вышли две дамы, громко заохали, заахали; одна осталась хлопотать возле упавшей соседки, другая побежала звонить, вызывать врачей. Откуда ни возьмись подоспела еще одна женщина, – то была Ева, – склонилась над Киселевой, причитая и сокрушаясь во весь голос. Дескать, супруг пострадавшей в отъезде, осталась она одна-одинешенька, некому ей помочь, некому за ней присмотреть.